Люгер - Страница 82

Но тот никуда не собирался, наоборот, вцепился лапами в плечо, напоминая истину Экзюпери, про ответственность за тех, кого приручили или еще за что-то, а, может, великий писатель вообще ничего такого не говорил. Однако не зря всегда отмечала Светка, что меня любило всякое зверье и дети. Жаль, что бескорыстно только они. Остальных же отчего-то интересовали только деньги и возможности их заработать или получить с моей помощью.

— Укусишь, здесь оставлю! — пригрозил я, гладя голову зверька, он или понял речь, или руководствовался чем-то другим, но агрессии не проявлял, — Ладно, возьму тебя с собой, животное. Имя пока не заслужил.

Тот только прищурился, да так хитро-презрительно, мол, кто бы тебя еще спросил, человечишко?

* * *

Личный автомобиль — это свобода. Свобода от всего. Так, по крайней мере, утверждали многочисленные рекламные ролики. Вот только я ни капли не чувствовал «всеобъемлющего восторга». Да и особого подъема настроения не наблюдалось. Может, дело было в том, что вперед не убегала за горизонт пыльная лента дороги или не рассекала мир на две половины черная блестящая асфальтовая полоса, а маячил грязный, в пулевых отметинах, вмятинах и царапинах усиленный, шипастый, забронированный зад «Урала», отлично вписывающийся в помертвевший городской пейзаж.

Чернели хищные провалы окон, казалось, что там, в глубине, обязательно притаился кто-то злой и вооруженный, наблюдающий за нами, взвешивающий на своих весах, стоит или нет тратить заряд к РПГ или винтовочный патрон. И пока нас спасала банальная алчность этого анонима. Мелькали брошенные тут и там автомобили, часто образующие пробки, которые мощный грузовик, куда там тому ледоколу, вальяжно раздвигал в стороны, чуть снижая скорость. Яркими завершающими мазками в общей картине наставшего Апокалипсиса служили выбитые стекла витрин, мусор, таскаемый ветром, недоеденные почему-то человеческие останки, да белеющие кости на тротуарах и проезжей части.

Сама атмосфера давила, плющила, заставляла постоянно вертеть головой, озираться, всматриваться в боковые зеркала. И нет-нет, а казалось, что там, когда ты отрываешь взгляд, мелькает что-то недоброе, злое.

Разница в ощущениях и восприятии, когда ты двигаешься точно по таким же улицам, но в окружении других людей, на которых можно положиться, вооруженных и закаленных Ульем, и когда ты двигаешься один, на свой страх и риск, была огромной. Даже непомерно огромной. Все-таки человек существо социальное. Как там? Вместе и батьку бить веселей? Абсолютно точно. Сейчас же нервы натянулись струнами, готовые взорвать тело зачастую дурацким действием, ведущим к гибели. Например, вдавить газ вместо тормоза или наоборот, тормоз вместо газа. Идея о личном автомобиле уже не казалась столь здравой. Но… Я понимал — дело привычки, а вырабатывается она практикой, и только практикой.

В царившей вокруг тишине звук двигателей двух мощных машин, был слышан, наверное, за десятки километров. Он, отражаясь, от стен домов, в одночасье ставших безжизненными, разносился повсюду, проникал в каждый уголок, кричал, верещал ли, восторженно и призывающе: «Кушать подано, господа!» Осталось только дождаться, кто прибудет первым на зов — зараженные или загадочные атомиты, а может и все вместе.

Еще ощутить себя свободным в полной мере мне мешал ствол крупнокалиберного пулемета, который сноровисто вертелся на турели, часто посматривая на водительское место Фораннера. Отчего порой холодок нет-нет, и пробегал по спине. Малыш действовал или по приказу Герды, нагоняя жути и показывая, что я под присмотром, или развлекался, мстя за прокушенные горностаем пальцы. И ведь, ублюдок, не понимал, ровно до того момента, пока палец случайно не вдавит кнопку на джойстике, что ТБ обращения с оружием касаются именно его — дебила!

Словно соглашаясь с моими мыслями стрекотнул Вжик, обследовавший сейчас приборную панель. Видовую принадлежность животного определила сходу командир.

— Ого! И где это вы взяли горностая? — впрочем, это был риторический вопрос, не требующий ответа, — Да, какой ты у нас больсуссий… Ох, ты моя рыбонька, моя лапочка…

Зверек без всякой опаски перебрался на руку девушки. Если бы Герда сняла трусы, здесь и сейчас, то это хоть и не вписывалось в сконструированный ее образ, но не так, как сюсюканье. Та же, не обращая внимания на мое изумление, тискала горностая, почесывала его, гладила.

— И кто тут у нас? Мальчик или девочка, — перевернула животное, я ожидал, что тот кусанет начальство, но ему, судя по довольной морде, такое внимание нравилось, — Мальчишка! Какой большой мальчик, какая лапочка… Как его зовут?

Обернулась ко мне, я лишь неопределенно пожал плечами. Не лезло ничего в голову. Хотя Хеку почти сразу кличку придумал, надо и этого окрестить. Только как? Муся? Да, за такое имя он мне ночью глотку перегрызет. Зубы хоть и небольшие, но дурное дело не хитрое.

— Вжик, — вспомнилась быстрая и опасная, но легкая и изящная муровская стелсерша, бывшая первой женщиной и человеком, которого я убил в Улье. Цемента к роду людскому не относил, мразь еще та.

— А неплохо, — одобрила Герда, — Быстрый, ловкий Вжик! Вжикуля ты моя… Лапочка…

Горностай довольно стрекотнул, а потом что-то свистнул, типа, хватит с меня ваших телячьих нежностей, и опять забрался мне на плечо. Откуда хитро поглядывал. Нарекая животину, мне и поговорка сразу вспомнилась: «Вжик — и ты больше не мужик», это я уже прикидывал боевое применение рыжего. С алабаем было все ясно — боец, сторож, а это недоразумение? Сплавить его командирше? Использовать как охранника? Не знал я их повадки. С собаками понятно, и как сигналы подает, и как реагирует. А этот зубастик?