Люгер - Страница 38

— О-о, как хорошо! Ты, мужик, просто красавец! И это говорю без всякой херни! Ни разу не противный. Только подумал, что пора бы тебе уже в себя прийти. Смотрю, и ты зенками хлопаешь. Красава! — продемонстрировал тот оттопыренный большой палец в штурмовой перчатке, а затем с руганью и матами, схватил меня за шкирку, — Только тяжелый, падла!

Потащил по комнате, угол обзора сразу увеличился. Посадил на обычный советский деревянный стул, заведя мои скованные руки за спинку. Примотал скотчем ноги к ножкам. Самое поганое, что я только минуты через три обрел полный контроль над телом, но уже не дернешься. До этого, как деревянный. Бородач же посмотрел эдак довольно, словно любуясь.

— Погоди немного, потом и к спинке примотаю. Да, ладно ты, не дергайся, не скажу, что больно не будет. Больно будет, и будет охрененно больно! Видишь, как бывает. Ну, хоть помычи что-нибудь? Последняя просьба там или еще какое пожелание?

Вот ведь, тварюга, еще и глумилась.

Тот взял с кровати в руки мой же ПБ или не мой, но ПБ. Сука.

Затем медленно убрал пистолет в кобуру на бедре. Покопавшись в карманах, достал небольшой цифровой фотоаппарат, и принялся выбирать место, куда его пристроить, я же лихорадочно просчитывал свои варианты. И все они не внушали оптимизма от слова «совсем». Бородач же тихонько насвистывал какую-то незнакомую мелодию, выбирая лучший ракурс.

Вот что делать?

И что я могу?

Упасть на стуле?

А смысл?

У него пистолет и возможно не один, нож и, скорее всего, автомат. Ножки же стула вряд ли от такого финта подломятся, да стоял он практически вплотную к стене. Завалиться на бок? И опять те еще варианты… Должен, должен быть выход!

Его не могло не быть, главное, не сдаваться.

…Грязная клетка, рядом во второй находился соотечественник — Серега Махров, как он угодил и чем не понравился новой власти неизвестно.

А на наших глазах, разделывали, будто на конвейере людей. Белых и черных. Боялся тот до жути, не меньше меня. И твердил, твердил одну и ту же мантру, повторял ее раз за разом:

— Никогда, слышишь, никогда не верь, что умрешь! Пусть твою голову уже затолкали в петлю! Не верь! Не верь им, не верь себе! Ты будешь жить, ты… Ты вечен! Никому, никогда, не верь! Борись, дерись за свою жизнь. До конца, до последнего вздоха!

Шептал и шептал он яростно, а этот блеск в глазах… Стискивал прутья клетки. И говорил, говорил, говорил, сука!

— Баба продаст и предаст, с детьми так же. Но сам-то себя не продавай. Не продавай! Не хорони! Ты понял?! У тебя есть только — ты!.. Держись, брат. Борись. Не верь. Не верь…

Первые сутки хотелось его убить, на вторые уже повторял за ним. Про себя. И также стискивал кулаки. Сжимал их и верил. И когда Серегу, будто свинью, разделывал вполне интеллигентного вида негр в очках с золотой оправой, тот твердил, говорил, вопил, орал одно:

— Смерти нет… Не верь!

Иногда все переходило в дикие отчаянные, почти звериные, вопли: «Не верь!»

Затем его, бешено вращающего одним глазом, второй вырезали и кинули в ведро с парашей, потащили к канаве. Сторонники новой власти думали, что все у них пройдет по плану — с гиканьем и обезьяньими ужимками постреляют по живой мишени вволю. Расслабились. И этот худой коротышка — метр с кепкой, шкет, напрыгнул на здоровенную двухметровую образину, как-то ее повалил, оказался сверху, кусался, рычал, а затем бил прижженной культей, разбрызгивая в стороны свою же кровь, мешая ее с вполне красной африканца. Кисть Махрову, с вполне задумчивым и даже эдаким профессорско-исследовательским выражением на интеллигентной морде, отрезал ржавой ножовкой наш доктор Хаос.

Накуренный командир этого зоопарка хохотал до колик, колотил ручищами по коленям, ему вторили бойцы, и одному угодившему под обреченного было не до смеха — дерьмо в штанах мешало. Обгадился бедолага.

За хорошее зрелище и доставленные лузлы, Серегу бросили обратно в клетку, даже оказали неотложную медицинскую помощь, кинув, будто кость собаке, пару перевязочных пакетов.

Уже часа через три тот бился в горячке и шептал, шептал, шептал.

— Никогда, никогда, слышишь, не сдавайся. Парень, нельзя! Не верь в смерть! Пусть она дышит тебе уже в лицо! Не верь! Борись, борись…

Он выжил. Без руки, без глаза, продержался целых пять дней в условиях полной антисанитарии. Потом, когда немного подлечился, пошел убивать. Одноруким детей пугали. А так смотришь на него — соплей можно перешебить, но дух… дух. И изрядная доля даже не сумасшествия, а некой отвязной и очень заразительной отмороженной дебильности. Но все же…

Из произошедшего я вынес немало уроков. Один из главных — только от твоего настроя зависит твое же выживание.

Сдался — все.

Потерял веру — все.

И никто тебе не поможет, только ты сам!

Всегда нужно искать варианты. И я искал, сейчас искал. А ощущение обреченности начало волнами накатывать на разум. Меня же сейчас этот урод, олень, шушера будет на куски кромсать! Стоп! Ощущения схожие, как тогда в вертолете и позже, когда удирал от элитного монстра. Есть!

Вот оно это чувство!

Точно!

Главное было отделить!

Обвел комнату совершенно другим взглядом, я могу, да, черт возьми, я могу переместиться в любую точку по своему желанию. Дальше нет, а вот в ней — куда угодно. Только перенос произойдет, уверен на девяносто процентов, вместе со стулом. От пут я не избавлюсь. Смысл? Время потянуть? Если только совсем выхода не останется…

И что делать?

Ну, вон в тот угол рядом с окном, и… Что дальше?… Может кто-нибудь поможет. Как? Увидев колышущиеся занавески? Ага, ага. Так я только оттяну свой конец. Сука, если бы не руки и ноги в путах, переместился за спину ублюдка, взял шею в захват… И свернул бы, как кутенку.